 раф
Григорий Григорьевич Орлов,
1734-1783
первый по времени "из стаи славной
екатерининских орлов". Он был вторым
из пяти братьев Орловых, отличавшихся
необыкновенно тесной дружбой, "они
делили меж собою все доходы, у них были
общие расходы, один общий кошелек".
Этой тесной дружбой братья обязаны были
той патриархальной семье, из которой
вышли. Орловы принадлежали к старинной
дворянской фамилии. Более отдаленные их
предки служили по г. Бежецку, а дед
служил уже "по московскому списку"
и был стряпчим. Отец, дослужившись до
чина действительного статского
советника, был в начале 40-х годов в
Новгороде вице-губернатором. Он поздно
женился на Лукерье Зиновьевой, бывшей
более чем втрое моложе него, и имел от
нее девять сыновей, из которых пять
остались в живых.
 Григорий Орлов родился 6 октября 1734 г.
Неизвестно где и как провел он детство; в
1749 г. он был привезен вместе с еще двумя
братьями в Петербург, и в то время как
Иван поступил в Преображенский полк
солдатом, Григорий поступил в
Семеновский.
По свидетельству Екатерины II, склонной
скорее преувеличить, чем умалить
достоинства своего любимца, Григорий
Орлов не получил никакого воспитания,
ничему не учился и настолько плохо знал
французский язык, что не мог читать и не
понимал французских стихов. Между тем
природа щедро одарила Орлова. "Это
было, - по выражению императрицы, -
изумительное существо, у которого все
хорошо: наружность, ум, сердце и душа..."
Высокий, стройный, он, по отзыву
Екатерины, "был самым красивейшим
человеком своего времени". Превосходя
красотой, смелостью и решительностью
своих братьев, Григорий не уступал
никому из них ни в атлетическом сложении,
ни в геркулесовой силе. При этом
Григорий был, несомненно, добрым
человеком, с мягким и отзывчивым сердцем,
готовым помочь и оказать
покровительство, доверчивым до
неосторожности, щедрым до
расточительности, не способным
затаивать злобу, мстить; нередко он
разбалтывал то, чего не следует, и
поэтому казался менее умным, чем был.
Поручиком, а с 1758 г. капитаном одного из
армейских полков Орлов участвовал в
Семилетней войне и в Цорндорфском
сражении, успел выказать необыкновенную
отвагу и хладнокровие: получив три раны,
он остался в строю. При Цорп-дорфс был
взят в плен флигель-адъютант прусского
короля граф Шверин, и для сопровождения
его в Кенигсберг, центр русского
управления завоеванной части Пруссии,
назначен был Орлов со своим двоюродным
братом Зиновьевым. Весной 1759 г. граф
Шверин, в сопровождении тех же Орлова и
Зиновьева, был отправлен в Петербург.
В Петербурге Григорий встретился с
братьями, из которых Алексей служил в
Преображенском полку, а Федор - в
Семеновском. Веселое препровождение
времени, заключавшееся в игре в карты и в
кутежах в многочисленном, но далеко не
изысканном обществе, Орлов разнообразил
рискованными любовными приключениями...
Перейдя на службу в артиллерию и
сделавшись в 1760 г. адъютантом генерал-фельдцейх-мейстера
П. И. Шувалова, Григорий Орлов не
задумался увлечь его любовницу княгиню
Ел. Ст. Куракину. В это время благодаря
графу Шверину, с которым сошелся
наследник престола великий князь Петр
Федорович, Орлов появляется и при малом
дворе. После "случая" с Куракиной,
грозившего гибелью молодому адъютанту
грозного Шувалова, заинтересовалась
Орловым и Екатерина. Екатерина одинока,
Орлов красив, место бывшего
возлюбленного Понятовского свободно, и
Григорий Орлов занял его. Сближению
содействовали доверенные люди - графиня
Прасковья Брюс и камердинер Екатерины
Шкурин.
Орлов увлекся Екатериной. 25-летний
красавец был от нее без ума, готов был на
все, лишь бы угодить ей. Нужно быть
современником Екатерины, чтобы понять
вполне, чем могла она так очаровывать
всех более или менее близких ей людей,
будучи далеко не красавицей. Орлов не
был таким человеком, который мог бы без
сердечного увлечения сделаться
заговорщиком в пользу великой княгини,
если бы великою княгинею не была
Екатерина.
25 декабря 1761 г. Петр III вступил на
престол и Екатерина стала императрицей;
от этого, впрочем, положение ее
нисколько не улучшилось, оно сделалось
даже опаснее. Теперь ей приходилось уже
не только думать, но и действовать.
По собственному сознанию Екатерина
вошла в сношения со своими будущими
пособниками, и прежде всего, конечно, с
Орловыми. Екатерина не всем из друзей, ни
даже графу Разумовскому или княгине
Дашковой, открывала в равной степени
свои намерения, которые всецело были
известны только Орловым. "Орловы
сделали все, - рассказывал Фридрих II
графу Сегюру, - Дашкова была только
хвастливой мухой на рогах быка".
Григорию с братьями приходилось
вербовать сторонников императрицы в
рядах гвардии, возбуждать к ней симпатии.
Поэтому дом Орловых сделался центром,
где собиралось многочисленное общество
офицеров, привлекаемое радушием хозяев
и их репутацией отличных товарищей.
К весне на стороне Екатерины было
около 40 гвардейских офицеров и до 10
тысяч солдат в разных полках, и есть
известие, что Орловы настаивали на
скорейшем приведении в исполнение
задуманного плана. Но Екатерина знала,
что, чем дольше будет сдерживаться
негодование, тем энергичнее и
неудержимее будет взрыв.
12 июня Петр III, отпраздновав
ненавистный для русских мир с Пруссией,
отправился в Ораниенбаум в
сопровождении многочисленной,
преимущественно дамской свиты, оставив
императрицу в Петербурге.
В то время как Петр III, по выражению
Екатерины, "vivait et buvait" в
Ораниенбауме, в Петербурге
подготовлялся переворот. Но Г. Г. Орлову
в это время приходилось действовать
особенно осторожно, так как к нему, как к
лицу подозрительному, был приставлен
соглядатай. 17 июня Екатерина уехала в
Петергоф. Переворот благодаря
случайности произошел несколько раньше,
чем предполагалось его участниками. 27
июня был арестован по подозрению в
неблагонадежности один из главных
участников - капитан Преображенского
полка Пассек; медлить было нельзя. В
полдень Григорий Орлов сообщил об этом
княгине Дашковой, а затем поспешил в
гвардейские слободы, чтобы подготовить
сторонников императрицы к мысли, что она
должна быть немедленно провозглашена
самодержавной государыней. Ал. Орлов
тотчас поскакал в Петергоф за
Екатериной. Некоторое время спустя
Григорий с князем Федором Барятинским
направились по петергофской дороге и
встретили Екатерину в 5 верстах от
Петербурга. В их коляске она приехала в
Измайловский полк.
Переворот совершился 28 июня. Объявив в
кратком манифесте о своем вступлении на
престол, чем она исполнила "ясное и
нелицемерное желание всех
верноподданных", и указав на
опасность, угрожавшую православной вере
и славе русского оружия, Екатерина в 10 часов вечера
выступила во главе войск петербургского
гарнизона в поход против Петра III.
Григорий Орлов ехал в свите императрицы,
а 29 июня сопровождал генерала Измайлова,
ездившего из Петергофа в Ораниенбаум
для переговоров с Петром III, и в тот же
день привез Екатерине его отречение от
престола...
Орловы были осыпаны наградами. В день
переворота Григорий был пожалован в
действительные камергеры с жалованьем
по чину и в "александровскую
кавалерию", а 3 августа троим братьям
Орловым дано по 800 душ крестьян, к
которым 5 августа еще прибавлено 50 тыс.
руб. 22 сентября, в день коронации, Орловы
были возведены в графское достоинство, а
Григорий произведен в генерал-поручики
и пожалован в генерал-адъютанты... Не
прошло и года по воцарении Екатерины II,
как 27 апреля 1763 г. граф Г. Г. Орлов получил
орден св. Андрея Первозванного.
С воцарением Екатерины деятельность
Григория Орлова становится более
широкой, многосторонней, причем всегда
духовный образ Екатерины совершенно
заслоняет собою фигуру Орлова, Имея
горячую голову и отзывчивое сердце,
Орлов быстро усваивал излюбленные идеи
государыни и искренно увлекался ими. По
словам самой Екатерины, никто не
содействовал ей так в работе, как
Григорий Орлов. "Способности Орлова
были велики, но ему недоставало
последовательности к предметам, которые
в его глазах не стоили заботы, и лишь
немногие удостаивал он труда своего, и
от этого он казался более небрежным, чем
был на самом деле. Природа избаловала
его, и он был ленив ко всему, что внезапно
не приходило ему в голову".
Со дня переворота Екатерина
поселилась в старом елизаветинском
Зимнем дворце, где получил помещение и
Орлов, живший постоянно во дворце, хотя у
него был и свой дом в Петербурге,
подаренный ему императрицей. Кроме того,
под Петербургом ему пожалованы были
мызы Гатчина и Ропша. Г. Г. Орлов имел
всегда свободный доступ к императрице,
читал книги по се указанию; она писала
проекты писем, которые он должен был
посылать от своего имени. В партии "ломбера"
Орлов был постоянным участником игры; по
вечерам, когда молодежь веселилась как
кому нравилось, Григорий Орлов всегда
принимал деятельное участие в танцах,
играх, рядился па святках и т. п.
Была у Орлова еще страсть к
естественным наукам и всевозможным
физическим опытам. Будучи неучем, он
любил потолковать "о физике, химии и
анатомии", поспорить ю параболической
фигуре", любовался, как из шелковых
обоев "искры сыплются и электризация
производится"; он пробовал строить
ворота на ледяном фундаменте и с
удивлением показывал Екатерине, как
бомбы, налитые водою, разрываются на
морозе. В его помещении во дворце была
устроена обсерватория с телескопом, на
которую ходили любоваться видами.
Конечно, все это - занятия дилетанта,
забава любителя курьезных явлений, но
наряду с этим он приглашает в Гатчину Ж.
Ж. Руссо, покровительствует Ломоносову,
после смерти которого скупает и
сохраняет оставшиеся после него бумаги,
представляет императрице русского
самоучку Кулибина. Орлову, который
первый оценил "Бригадира", Фонвизин
обязан был и представлением ко двору, и
тем, что его комедия сделалась известна
Екатерине.
В мае 1763 г., когда Екатерина в
сопровождении Орлова ездила из Москвы
на богомолье в Ростов, а затем в
Воскресенский монастырь, "городская
эха" начала разносить по Москве слухи,
что государыня имеет намерение выйти за
него замуж. Есть указание на то, что
мысль эту возымели Орловы, имея в виду
молву о браке императрицы Елизаветы с
графом А. Г. Разумовским. Екатерина,
несомненно, не была склонна с кем бы то
ни было делить свою власть. В то же время
ей не хотелось прямо отказать любимому
человеку, и она предоставила решить
вопрос общественному мнению, зная
вперед, как оно выскажется.
По приказанию императрицы канцлер
Воронцов должен был отправиться к графу
Разумовскому и попросить у него все
документы, касавшиеся до его брака е
императрицею Елизаветой Петровной.
Разумовский вынул из окованного
серебром ларца черного дерева бумаги,
обвитые в розовый атлас. Прочитав бумаги,
граф поцеловал их, подошел к образам,
перекрестился и затем, возвратившись к
камину, бросил сверток в огонь. "Я не
был ни чем, как только верным рабом Ее
Величества покойной императрицы
Елизаветы Петровны, - сказал он
Воронцову. - Если бы и было некогда то, о
чем вы говорите, то поверьте, граф, что я
не имел бы суетности признать случай,
помрачающий незабвенную память
монархини, моей благодетельницы...
Теперь вы видите, что у меня нет никаких
документов. Доложите обо всем этом всемилостивейшей государыне..."
Императрица, выслушав доклад, сказала:
"Мы друг друга понимаем".
В следующем году в половине июня
императрица предприняла поездку в
Лифляндию, в которой ей сопутствовал граф Г. Г. Орлов.
Это была первая продолжительная поездка,
в которой Орлов сопровождал императрицу.
Во время путешествия Екатерина не
скрывала проявлений особенного своего к
нему расположения...
Пожалованный в предыдущем году в
подполковники лб.-гв. Конного полка, 1
января 1765 г. Гр. Орлов был назначен шефом
Кавалергардского корпуса, причем во
время крещенского парада он "ехал
подле саней государыни верхом, в римско-российском
уборе кавалергардов, в шишаке с белым
пером, что весьма казистый и прекрасный
вид делало".
1765 год важен потому, что в этом году
императрица, мечтая о благе миллионов
подданных, писала свой "наказ".
Екатерина, для достижения единства
содержания, не хотела иметь помощников в
своей работе, но Орлов, конечно, раньше
других ознакомился с ее содержанием и
находил "верхом совершенства".
В это же время, конечно, Орлов
познакомился с мечтами Екатерины "об
устройстве свободных сельских
обывателей", бывшими совершенно в
духе первых лет ее царствования.
Реальным последствием этого было
учреждение старейшего русского ученого
общества - Вольно-экономического,
ставившего своей задачей "общим
трудом стараться об исправлении
земледелия и домоводства". Первьтм
председателем общества, с 1 января 1766 г.,
был Григорий Орлов. Вольно-экономическое
общество увенчало премией сочинение
члена Дижонской академии Беарде-де-Лабей,
в котором проводилась мысль о
необходимости постепенного
освобождения крестьян с наделом землею.
Графы Орловы, Григорий и Владимир, сами
крупные душевладельцы, но в то же время и
образцовые помещики, любимые
крестьянами, настояли на напечатании
этого сочинения на русском и
французском языках.
Григорий Орлов никогда не принимал
особенно деятельного участия в политике.
Он занимался иностранными делами лишь
случайно и преимущественно по желанию
Екатерины. Иностранные дипломаты, зная
его влияние, заискивали в нем, но никогда
не могли считать его надежным союзником:
он часто менял свои взгляды, так как не
имел твердых убеждений в политике.
Придворная жизнь графа Орлова была
прервана поездкой в Москву для борьбы с
чумой.
Заболевания чумой обнаружились в
Москве в декабре 1770 г. в самой отдаленной
части города, в Лефортове, в сухопутном
госпитале. Пока штаб-доктор А. Шафонский
и штат-физик Риндер при участии всех
медицинских знаменитостей Москвы вели
ученый спор о характере болезни, зараза
появилась на суконном дворе за Москвой-рекой,
откуда разбежавшимися рабочими
разнесена по всему городу. Быстро
увеличивавшаяся смертность к середине
года достигла громадной цифры - 700--900
человек в день. Население охватил
панический страх, "в присутственных
местах все дела остановились", все,
что могло, бежало из Москвы. Сами власти
не знали, принимать ли меры
предосторожности или считать их
вредными.
"Видя прежалостное состояние Москвы
и что великое число народа мрет от
прилипчивых болезней", Екатерина
манифестом 21 сентября 1771 г. объявила о
посылке в Москву "персоны, от нас
поверенной", графа Григория Орлова,
избранного "по довольно известному
его усердию и верности к нам и Отечеству".
Орлову давалась "полная мочь", ему
должны были повиноваться все учреждения, он "имел вход" в
московские департаменты, и он знал волю
императрицы, "чтоб прекратить, колико
смертных сил достанет, погибель рода
человеческого"... В день издания
манифеста Орлов выехал в Москву и,
несмотря на распутицу, 26 сентября был
уже там.
Все меры, принятые Орловым, отличались
благоразумием и целесообразностью, а
главное, тем спокойствием и
уверенностью, которые так благотворно
действуют на умы. Были учреждены
комиссии предохранительная и
исполнительная; доктора начали
собираться и объявлять результаты своих
совещаний - "как всякий предохранить сам себя и пользовать может";
увеличено число карантинов и больниц,
причем Орлов отдал под больницу свой
родовой дом на Вознесенской улице;
учреждены на казенный счет дома для
воспитания многочисленных сирот.
Орлов не жалел средств для организации
борьбы с заразой: докторам дано сверх
двойного жалованья ежемесячное
содержание с обещанием в случае смерти
значительной пенсии их семействам;
больничным служителям обещана по
окончании их службы вольность. Зная, что
русский человек больше самой болезни
боится больниц, Орлов разрешил лечение
на дому; выходившим же из больниц велел
давать вознаграждение от 5 до 10 руб.
Умерших хоронили на особых кладбищах
особые служители и арестанты; кроме
одежды и содержания последним давалось
обещание прощения. Орлов считал
необходимым дать заработок нуждавшимся:
насыпали землю на кладбищах, копали
камер-коллежский ров, исправляли дороги
и т. п. Москва должна была хоть несколько
очиститься от грязи, всякой "рухляди",
таившей в себе заразу, и бродячих собак.
Императрица из сообщений графа Орлова узнавала то,
что едва ли узнала бы от других. Он был
того мнения, что в Москве "трудно
завести дисциплину полицейскую, трудно
различить: что Москва, а что деревня, и на
каких кто правах живет, особливо слободы"...
В начале ноября чума значительно
ослабела, и Орлов стал ждать своего
отозвания.
21 ноября 1771 г. Григорий Григорьевич
выехал в Петербург, причем ему
предстояло еще выдержать почти
двухмесячный карантин перед въездом в
столицу. Екатерина, однако,
собственноручным письмом разрешила ему
и сопровождавшим его ехать прямо в
Петербург. Здесь ожидала его
торжественная встреча: в Царском Селе,
по дороге в Гатчину были воздвигнуты
деревянные ворота с надписью,
изображавшей его подвиг, и со стихом
поэта В. И. Майкова: "Орловым от беды
избавлена Москва"; в честь его выбита
медаль.
Между тем в Петербурге неожиданно
заметно выдвинулся поручик
Конногвардейского полка Васильчиков и
быстро получил ряд подарков и повышений.
Перемена эта, в то время еще совсем
необычная, взволновала все сферы,
начиная с высших аристократических
кругов и дипломатического корпуса и
кончая штатом низшей придворной
прислуги. "Лакеи и горничные
императрицы, - писал граф Сольмс, -
озабочены и недовольны: все они знали гр.
Орлова, привыкли к нему, он их любил и
покровительствовал им".
...Постепенное охлаждение Орлова к
Екатерине было замечено уже давно. Он не
только подолгу уезжал на охоту, но
предавался и "другим удовольствиям,
менее совместным с его отношениями к
императрице". Щербатов говорит об
Орлове, что его хорошие качества были
"затменены любострастней: он учинил
из двора государева дом распутия; не
было почти ни одной фрейлины, которая не
подвергнута была бы его исканиям, и коль
много было довольно слабых, чтоб на оные
преклониться". Екатерина благодушно
относилась к этим хотя и мимолетным, но
многочисленным увлечениям своего
любимца. Вероятно, дело шло бы так и
далее, если бы не начавшийся роман
Орлова с его двоюродной сестрою,
фрейлиной императрицы, Екатериной
Николаевной Зиновьевой. Зиновьева
сумела возбудить в Орлове глубокое и
серьезное чувство, которое заставило
его тяготиться прежним положением.
В начале сентября 1772 г. Орлов приехал в
Гатчину и заболел. Государыня отправила
к нему лейб-медика Крузе. Орлов получал
содержание от двора, имел придворную
прислугу, он мог пользоваться полной
свободой, принимать здесь своих родных и
друзей. От него же хотели добровольного
отказа от всех прав и должностей, а он не
давал никакого ответа; "сдержанностью
его были очень недовольны, так как не
знали, на что решиться, если он будет
упорствовать". Зато все затруднения
быстро были устранены, когда Екатерина
пожелала вступить в сношения с ним через
посредство его брата Ивана Григорьевича.
Орлову давалось право жить во всех
дворцах, кроме Петербурга, иметь все
необходимое от двора, назначалась
пенсия в размере 150 тыс. руб. в год, давалось 100 тыс. руб. единовременно на
покупку дома и 6000 душ крестьян в
Псковском уезде или на Волге. Под
предлогом болезни Орлов должен был "взять
увольнение в Москву, или к деревням
своим, или куда он сам изберет".
Нечего и говорить, что Орлов без
всякого возражения принял все
распоряжения государыни; он только еще
просил разрешения воспользоваться
титулом князя священной Римской империи,
на что и последовало 4 октября
разрешение Орлову именоваться князем с
титулом светлости. На зиму Орлов хотел
выехать по первому санному пути в Москву,
а летом отправиться на волы, но
предварительно ему хотелось видеться с
государыней, и он просил разрешения
приехать в Петербург.
В Петербурге он остановился у графа
Ивана; он не воспользовался ни
придворным экипажем, ни даже караулом по
должности генерал-фельдцейхмейстера. 24
декабря князь Орлов был принят
Екатериной, а вечером, в сочельник, был в
придворной церкви у всенощной. На другой
день во время выхода императрица
разговаривала с ним "о картинах", и
очевидец граф Сольмс не заметил в ней ни
малейшего смущения. Орлов в свою очередь
был весел как всегда, шутил с новым
любимцем, ездил с визитами.
Дипломатический корпус также на всякий
случай поспешил посетить Орлова. По
замечанию Сольмса, Орлов "имел вид
человека, который, чувствуя себя
избавленным от тяжести, хочет
насладиться свободой, и что он пожелал
вернуться ко двору только для того,
чтобы восторжествовать над
замышлявшими держать его вдали,
порадоваться их смущению и показаться
публике, которая могла считать его
виноватым".
В первых числах января 1773 г. Орлов
уехал в Ревель, получив отпуск на год с
оставлением его во всех должностях, но
уже в начале марта возвратился в
Петербург. Никому не было известно
секретное разрешение императрицы, и
поэтому приезд его поразил
неожиданностью и возбудил всякие толки,
еще более усилившиеся после милостивого
приема, оказанного ему Екатериной. 12
апреля двор переехал в Царское Село, а
Орлов отправился в Гатчину.
15 июня приехала в Россию ландграфиня
Дармштадтская с дочерьми, из которых
одна предназначалась в невесты великому
князю Павлу, и Екатерина поручила "гатчинскому
помещику" встретить путешественниц и
принять их в своем доме. За несколько
времени до приезда ландграфини в
Гатчину прибыла императрица в
сопровождении одной только графини
Прасковьи Брюс, желая таким образом "устранить
затруднения первого свидания". После
обеда у Орлова все вместе отправились
далее в Царское Село...
Осень Григорий Орлов провел в Гатчине.
В конце августа он решил ехать в Италию,
где в это время был Алексей, и вскоре
получил "увольнение в чужие края на
два года", причем в день рождения, 6
октября, получил от государыни
бриллиантовую табакерку. Между тем
отъезд пришлось отложить. Князь сильно
заболел, у него обнаружились "странные
припадки", то проходившие, то
возобновлявшиеся с новою силой; нервное
расстройство выражалось в сильной бессоннице, "в
постели не лежит уже недели с полторы".
Только к концу ноября Орлов совсем
оправился и в начале 1775 г. выехал наконец
за границу через Берлин и Вену.
Был ли Григорий Григорьевич в Италии -
неизвестно, но в июле или начале августа
он посетил Париж. Распростившись с
Парижем и любезным Гриммом и едва не
утонув в Рейне под Кельном, к концу года
Орлов попал в Англию. Если он и раньше
всегда симпатизировал Англии, то в свою
очередь он не мог не понравиться
англичанам.
Вместо того чтобы пробыть за границей
два года, Орлов в начале 1776 г.
возвратился в Петербург и был так
милостиво принят императрицею, что
возбудил зависть.
Однако едва возвратившись а Россию, он
снова заболел. "Удар паралича" дал
знать, что нервная болезнь не прошла
бесследно, и служил серьезным
предостережением для довольно
пожившего на своем веку 43-летнего
человека. Императрица была чрезвычайно
к нему внимательна и два раза посетила
больного. Оправившись, Орлов начал
подумывать об оставлении службы. В то же
время он решил закрепить свою давнюю
связь с Екатериной Зиновьевой браком и,
удалившись от двора, предаться частной
жизни. Свадьба Григория Григорьевича с
Зиновьевой была, вероятно, весной 1777 г.
Молодая княгиня была пожалована в статс-дамы,
получила орден св. Екатерины и много
подарков от императрицы. Два следующих
года Орловы прожили в Петербурге.
Красавица собою, как можно судить по ее
портретам, одаренная высокими
качествами ума и сердца, княгиня
Екатерина Николаевна, по отзыву
современников, обладала еще и
поэтической душой. "Княгиня сумела, -
по словам Гельбига, - возвратить
спокойствие в сердце Орлова; он
предпочитал теперь частную жизнь
прежнему бурному и блестящему
существованию". То же подтверждает и
другой современник. "Орлов неразлучен
со своей женою, - писал Гаррис в феврале
1778г. - Никакая побудительная причина не
заставит его принять участие в делах".
Весною 1780 г. Орловы отправились за
границу с целью лечения. Здоровье
княгини Орловой было непрочно - по
некоторым известиям, у нее скоро
появились зачатки чахотки; у него самого
стали обнаруживаться также какие-то
припадки странной мнительности. Княгиня
ехала, впрочем, еще и со специальной
целью: ей страстно хотелось иметь детей,
и она надеялась, что медицина поможет ей
в этом... Судьба оказалась неумолима - 16
июня молодая княгиня Орлова умерла в
Лозанне и была погребена в тамошнем
соборе...
Орлов не вынес обрушившегося на него
несчастья, у него явились явные признаки
умственного расстройства. В начале
октября братья привезли Григория в
Москву. Екатерина выразила
соболезнование собственноручным
письмом: "Привыкши столько лет брать
величайшее участие во всех до вас
касающихся делах, не могла я без
чистосердечного и чувствительного
прискорбия уведомиться о рановременной
потере любезной вашей княгини, моля Бога да сохранить ваше
здоровье и дни до позднего века..."
Помешательство князя, впавшего в
детство, было непоправимо. "Я его
видела три раза, - писала осенью
Екатерина, - он тих и покоен, но слаб, и
все мысли вразброд; он сохранил только
непоколебимую привязанность ко мне. Что
я должна была перестрадать, увидавши его
в таком состоянии... В настоящее время он
в постели; предполагают, что его болезнь
- последствие улара, поэтому нет никакой
надежды на выздоровление". Ни лечение
опытного доктора, ни консилиум врачей не
принесли ему пользы, он "в ребячестве,
не знает, что делает и говорит". Путей
к исцелению уже не было.
10 апреля 1783 г. Платон, давнишний
знакомый Орлова, исповедал и причастил
князя, а в ночь на 13 апреля он скончался.
17-го совершено было отпевание в Донском
монастыре, после которого тело князя
Орлова было перевезено в с. Отраду
Серпуховского уезда, в фамильную
усыпальницу.
Граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский
1735-1807
 брат фаворита, отличался "богатырским
сложением и геркулесовой силой". Из
всех Орловых он один был "в истинном
смысле народный человек, в силу того, что
у него с народом были общие вкусы, общие
радости, общие стремления и верования";
из всех Орловых в нем одном иностранные
дипломаты признавали все качества
государственного мужа: большое
спокойствие в обсуждении дела, ясность
взгляда, упорство в преследовании своих
целей; "только полная уверенность в
успехе может побудить его предпринять
что-либо рискованное". "Граф мастер
скрывать свои чувства", - говорила о
нем одна особа, очень хорошо его знавшая.
Было бы чрезвычайно любопытно и даже
поучительно проследить, как рос и мужал
этот человек, прегрешивший в устранении
Граф Алексей Григорьевич Петра III,
прославивший себя Чесмой, опозорив-
Орлов-Чесменский гаий себя Таракановой.
Несомненно, что все эти роли, столь
разнообразные, отвечали его твердому
характеру, соответствовали его сильной
воле.
Мы не знаем ничего о его воспитании, не
знаем, какое получил он образование.
Современники говорили, будто он
воспитывался в Сухопутном кадетском
корпусе, будто участвовал в Семилетней
войне и получил несколько ран; но эти
сведения, хотя и довольно вероятные,
ничем не подтверждаются. В формулярном списке
Орлова не упомянуто о ранах, полученных
в Семилетнюю войну, и несомненна одна
только рана, нанесенная ему лейб-кампанцем
после трактирной ссоры, - шрам на левой
щеке, давший ему прозвище le balafre (Меченый (фр.)), которое
Орлов носил всю жизнь и унес в могилу.
Более обстоятельные сведения о жизни и
деятельности Алексея Орлова имеются
лишь со времени переворота 28 июня 1762 г.,
возведшего императрицу Екатерину на
престол. Орлов принимал деятельное
участие в подготовке этого события, и
его заслуги в этом отношении высоко
оценивались Екатериной. 29 июня А. Г.
Орлов "за отличные заслуги Отечеству"
был произведен в секунд-майоры в
Преображенский полк с чином генерал-майорским;
3 августа ему пожаловано 800 душ крестьян,
а в день коронации императрицы он
получил орден св. Александра Невского и
графское достоинство вместе с братьями.
Следующие за переворотом годы Алексей
Орлов прожил в Петербурге. 1 января 1765 г.
он был пожалован в поручики
Кавалергардского корпуса. В 1767 г., после
смерти фельдмаршала графа А. Б.
Бутурлина, бывшего подполковником
Преображенского полка, Орлов был
назначен на его место. Екатерина
пожаловала ему на известных условиях
села Остров и Беседы с причисленными к
ним деревнями, всего 1500 душ, а два года
спустя повелено было отдать ему эти села
"без всякого зачету в полном составе в
потомственное и вечное владение".
Но вскоре граф Орлов вдруг заболел. Его
болезнь называли "воспалением
желудка". Екатерина, которая в это
время путешествовала по Волге "в Азию",
выказала сильное беспокойство
состоянием здоровья Орлова. "Теперь
одна болезнь Алексея Григорьевича меня
беспокоит", - писала императрица Н. И.
Панину. 21 июня 1768 г. вице-канцлер князь А.
М. Голицын писал к русским
представителям при иностранных дворах,
что граф А. Г. Орлов "для поправления
здоровья по совету врачей отправляется
в чужие края к минеральным водам и уже
выехал по пути в Германию". Графа
сопровождали брат его Ф. Г. Орлов,
подполковник Герсдорф и кавалергард
Бухгольц. Орловы ехали под именем "господ
Острововых", чтобы не подать повода к
бесполезным замечаниям об их
путешествии. Так усердно старались
сделать поездку Орловых частной и по
возможности незаметной именно потому,
что она имела политическую подкладку.
Братья Григорий и Алексей Орловы
интересовались положением греков и
славянских народов, находившихся под
турецким и иностранным игом. Теперь А. Г.
Орлову представлялся случай вступить в
непосредственные сношения с этими
народами, посетить некоторые из
славянских земель и извлечь возможную
пользу в интересах России. Перед
отъездом императрица пожаловала
Алексею Орлову орден св. Андрея
Первозванного и 200 тыс. руб. на покрытие
расходов в пути и на лечение. 24 октября
1768 г. Орловы прибыли в Вену, пробыли очень недолго и
отправились в Пизу. Принятый
благосклонно герцогом Тосканским А. Г.
Орлов остался в Пизе гораздо дольше, чем
предполагалось по программе лечения. В
июле Орловы вместе с И. И. Шуваловым
устроили в Пизе блестящий праздник,
удостоенный посещения герцогом. В Пизе
Орлов забыл о лечении, всецело
поглощенный главной целью своего
путешествия.
Доверенные лица и негласные
корреспонденты "господ Острововых"
отправились в Морею, появились среди
греческих колоний в Венеции и Триесте и
сообщали свои наблюдения Орловым;
появились русские агенты и в Черногории.
Сам Орлов хлопотал о вооружении судов
Венецианской республики под предлогом
защиты ее торговых интересов на море;
приобрел в Генуе 20-пушечный корабль,
набрал из греков и славян экипаж в 150
человек, ловко пустив в то же время слух,
что корабль готовится для корсарских
целей.
Эти предприятия делались с ведома и
одобрения императрицы. Уже в конце 1768 г.
Алексей Орлов доносил Екатерине "о
действительной тамошних народов
склонности к восстанию против Порты".
В ответ на это императрица писала ему:
"Мы сами уже, по предложению брата
вашего генерал-фельдцейхмейстера,
помышляли об учинении неприятелю
чувствительной диверсии со стороны
Греции как на твердой ее земле, так и на
островах архипелага". Императрица
желала ведать "собственное
рассуждение" Орлова об удобности,
пользе, времени и количестве
отправляемой в Средиземное море эскадры;
и для того, писала она, "поручаем вам
объяснить как наискорее мысли ваши, дабы
мы по оному решительную уже резолюцию
благовременно принять могли". Таким
образом, Екатерина имела полное
основание сказать: "Гр. Орлову
одолжена я частью блеска моего
царствования, ибо он присоветовал
послать флот в архипелаг". А сия
экспедиция составляет действительно
одно из славнейших военных событий
царствования Екатерины П.
29 января 1769 г. графу А. Г. Орлову даны
были две "формальные полные мочи",
но государыня желала, чтобы все дело
велось тайно. Орлову предоставлялось
право просить себе сотрудников по
собственному выбору; он должен был
позаботиться о вооружении; ему
открывался неограниченный кредит с
отчетностью в расходах только перед
самой императрицей. 3 июня Алексей Орлов
был пожалован в генерал-аншефы. В конце
1769 г. князь Ю. В. Долгоруков под видом
купца приехал в Пизу и сообщил Орлову,
что "весьма скоро к нему придут 9
линейных кораблей, несколько фрегатов и
5 тысяч десантного войска..."
В ноябре 1769 г. эскадра адмирала
Спиридова, вышедшая из Кронштадта 25 июля,
прибыла на о. Минорку. Приказано было
Спиридову идти к морейским берегам, и
эскадра его с десантом 17 февраля 1770 г.
вступила в порт Витуло. Здесь русские
сухопутные войска образовали из
майнотов два спартанских легиона,
восточный и западный, придав каждому по
дюжине русских солдат при одном унтер-офицере. Командовавший
восточным легионом капитан Барков 20-го
же февраля обложил крепость Мизитру,
которая через девять дней сдалась на
капитуляцию.
Вслед за этим 1 марта Спиридов послал
цейхмейстера морской артиллерии
Ганнибала с двумя кораблями и одним
фрегатом к крепости Наварин, которая и
сдалась 10 апреля. В этот же день
главнокомандующий Орлов прибыл на флот,
стоявший на якоре у Корона. Местом
своего пребывания он избрал Наварин,
откуда предпринял несколько экспедиций,
но почти без всякого успеха. Изменив
свой план действий, он взорвал наваринские
укрепления и со всем флотом пошел к о. Идра,
куда вскоре прибыла и вторая эскадра
контрадмирала Эльфинстона. Алексей
Орлов сам принял начальство над всем
флотом, подняв 11 июня на корабле "Три
иерарха" кайзер-флаг.
В момент поднятия кайзер-флага
положение дел было таково: у о. Идры
соединились обе эскадры, Спиридова и
Эльфинстона, со всем десантом,
состоявшим из восьми рот Кексгольмского
пехотного полка и двух рот артиллерии;
турецкий флот, имевший целью освободить
Наварин, увидя полное разрушение
крепости, шел на всех парусах к
Дарданеллам. Орлов, убежденный уже
горьким опытом, что на суше никакие
успехи немыслимы, решился преследовать
турецкий флот. "Теперь, - писал он вице-канцлеру
князю Голицыну 20 июня, -- соединясь, весь
наш флот следует за неприятелем, который
везде бежит, укрываясь между
архипелагских островов. Время покажет
впредь, отважится ли оной дать бой или
возвратится в Константинополь*.
Турецкий флот отважился. Им командовал
алжирец Хасан-бей, не раз уже
проявлявший свою отчаянную храбрость. К
тому же силы противников были далеко не
равны - численное превосходство было на
стороне турок. Русский флот состоял из 10
кораблей, 3 фрегатов и 17 легких судов; в
турецком же флоте насчитывалось 16
кораблей, 6 фрегатов и более 50 мелких
судов. Хасан-бей не избегал сражения. 23-го
же июня турецкий флот стал на якорь за о.
Хиос; утром 24-го Орлов ввел русский флот
в канал, отделяющий Хиос от
анатолийского берега. На совете
флагманов было принято предложение
графа Орлова немедленно атаковать турок.
Русский флот, построив "линию
баталии", стал спускаться на
противника в следующем порядке: корабли
"Европа", "Евстафий" и "Три
святителя" составляли авангард под
командой адмирала Спиридова;
кордебаталию под командой самого Орлова
составляли корабли "ИануариЙ", "Три
иерарха" и "Ростислав"; контр-адмирал
Эль-финстон командовал арьергардом,
состоявшим из кораблей "Не тронь меня",
"Святослав" и "Саратов".
Ровно в полдень 24 июня капитан
Клокачев, командир "Европы",
приведя свой корабль на левый галс,
открыл огонь по передовому турецкому
кораблю, носившему флаг
главнокомандующего, но вскоре ввиду
мели и близости "Евстафия"
поворотил на правый галс, спустился и
стал за "Ростиславом". Бой длился уже два часа.
Авангард и кордебаталия действовали
более или менее успешно против первых от
входа неприятельских кораблей;
арьергард же стрелял издалека и лишь к
концу боя мог приблизиться к неприятелю.
 Решительное значение имел маневр "Евстафия";
он был в сильном огне против трех судов,
направляя свои выстрелы исключительно
на корабль турецкого
главнокомандующего; с прорванными
парусами и с перебитым рангоутом "Евстафий",
потеряв возможность управляться,
навалился на корабль капитан-паши;
начался рукопашный бой. Спиридов и Ф. Г.
Орлов съехали с "Евстафия" на
пакетбот "Почтальон". Корабль
капитан-паши загорелся; турки, спасаясь,
бросились на "Евстафия"; вслед за
тем турецкая грот-мачта, подгорев, упала
на "Евстафия", причем искры попали в
крюйт-камеру, и "Евстафий" взлетел
на воздух; несколько минут спустя
взлетел на воздух и корабль капитан-паши.
С "Евстафисм" погибло более 600
человек. Турками овладела паника.
Обрубая канаты, они ставили паруса и
бежали по направлению к Чесменской
бухте. Русский флот не преследовал
неприятеля - он перешел к входу в бухту и
стал на якорь.
В этот же день вечером граф Орлов
созвал военный совет, на котором решено
было вновь атаковать неприятеля. Хотя
совету не были известны положение и
размеры Чесменской бухты, но имелись
частные сведения, что укрывшийся там
турецкий флот крайне стеснен в своих
движениях, вследствие чего сама собой
являлась мысль о брандерах (Брандер - судно во
времена парусного
военного флота, предназначенное для
сожжения вражеских кораблей) Бригадиру
Ганнибалу поручено было приготовить
четыре брандера; имевшийся в русском
флоте бомбардирский корабль должен был
открыть огонь бомбами. Приготовления к
бою заняли не только вечер 24-го, но и весь
день 25 июня.
К утру 25 июня русский флот
расположился перед входом в Чесменскую
бухту полукружием, на стосаженной
дистанции между кораблями. Турки тоже
готовились: они построили на суше против
флангов нашей линии батареи, выставили
четыре корабля при входе в бухту,
поставив за ними все прочие суда, почти
под самым берегом. Наши брандеры были
готовы только к вечеру 25-го и поступили в
отряд бригадира Грейга, состоявший из
четырех кораблей, двух фрегатов и
бомбардирского корабля.
В ночь на 26 июня при полном лунном
свете Грейг начал атаку. Капитан
Клокачев приблизил "Европу" к
неприятелю и открыл огонь; за "Европой"
стали подходить и другие суда. В это
время загорелся один из турецких
кораблей, за ним другой. Пущены были
брандеры. Три брандера не имели успеха;
четвертый под командой лейтенанта
Ильина сцепился с турецким кораблем и
был зажжен; от него загорелся турецкий
корабль. Ветер был слабый, но северный,
на турецкие суда. За первым кораблем
загорелся второй, третий, и затем
вспыхнул страшный пожар, охвативший
весь турецкий флот, стоявший под ветром
и не имевший выхода. Одно за другим
взлетали на воздух турецкие суда, и к 9
часам утра 26 июня в Чесменской бухте сгорела вся флотилия Хасан-бея:
15 кораблей, 6 фрегатов и более 50 мелких
судов. Во время общего пожара удалось
спасти только 60-пушечный турецкий
корабль "Родос" и 5 галер,
увеличивших наши трофеи. Кроме 6 судов
были взяты 22 медные пушки с батарей
против наших флангов...
27 июня Орлов писал вице-канцлеру князю
Голицыну: "Победы совершеннее быть не
может. Из 16 неприятельских линейных
кораблей, шести фрегатов, множества
бригантинов, полугалер и других малых
судов не осталось ничего, кроме
печальных следов сего вооружения: все
без остатка потоплены, переломаны и
сожжены".
Действительно, "победы совершеннее
быть не может". Многое А. Орлову
простится за Чесму, и слава, добытая им в
чесменских водах, навеки записала его
имя на скрижалях истории. Значение
чесменской победы для русского флота
достойно было оценено императрицею
Екатериной: после благодарственного
молебствия была отслужена "соборная
панихида Петру Великому, основателю
флота и первому виновнику сей новой для
России славы; мы плодом его трудов
пользуемся".
За Чесму граф Алексей Григорьевич
Орлов получил орден св. Георгия 1-й ст.
Позднее он получил титул Чесменского,
шпагу, украшенную бриллиантами,
серебряный сервиз и "на поправление
домашней экономии" 60 тыс. руб.
Празднование чесменской победы
отличалось особой пышностью. В память
Чесменского боя и в честь Орлова выбита
медаль, в царскосельском саду поставлен
обелиск с изображением Орлова, на
фарфоровом заводе сделаны вазы с его
портретом и рисунками боя...
Чесменская победа доставила русскому
флоту господство в архипелаге, которым
Орлов, к сожалению, не сумел
воспользоваться. Поздней осенью он
направился со всем флотом к о. Парос и
избрал порт Аузу местом стоянки.
4 марта 1771 г. граф Орлов приехал в
Петербург для представления отчета о
положении дел в архипелаге. Здесь он
пробыл всего несколько дней. Б конце
марта Орлов выехал обратно в Ливорно, а
оттуда в Парос, куда и прибыл 28 июня.
Теперь он был снабжен двумя "полными
мочами": одна заключала инструкцию
для дальнейших действий флота в
архипелаге, другая - право начать "мирную
негоциацию" с турецкими комиссарами.
Кампания 1771 г. уже не отличалась
прежней энергией. Высадка на о.
Негропонт и близ Кавалы не имела
значения; 2 ноября Орлов овладел Митиленой,
которую защищал 4-тысячный гарнизон,
сжег верфи, уничтожил заготовленные для
постройки кораблей материалы, заклепал
пушки. Кампания 1772 г. ознаменовалась
славной победой, где граф Бойнович
истребил 11 турецких судов и уничтожил
все замыслы Мустафы против экспедиции
Орлова.
Осенью 1773 г. Орлов был опять в
Петербурге и принимал участие в
заседаниях совета при обсуждении
предстоящей кампании 1774 г. Решено было
отправить новую эскадру в средиземные
воды под командою Грейга, а о себе граф
Орлов заявил, что, видя волю императрицы,
чтобы он продолжал начальствовать над
флотом, он, как усердный сын Отечества,
не уклоняется... но видно было, что на
этот раз Орлов ехал в архипелаг неохотно, хотя и получил новые знаки
милости государыни.
Отставка младших братьев вслед за
удалением от двора графа Григория,
конечно, подействовала на Алексея
Орлова. Он должен был сознавать, что с
этого времени деятельность его уже
далеко не будет иметь того простора,
который он имел раньше, всегда встречая
поддержку в императрице благодаря брату
Григорию. "А. Г. Орлов, - писал Сольмс 21
февраля 1774 г., - вернулся из Москвы, куда
ездил единственно для развлечения, и
скоро вновь отправляется в архипелаг,
хотя на этот раз против своего желания,
ибо сам признается, что там нельзя
сделать ничего существенного".
В архипелаге ничего и не было сделано,
но в Италии Орлов ознаменовал себя
подвигом, не соответствующим
приобретенной им славе. Подвиг этот -
позорное пятно на памяти графа А. Г.
Орлова.
В начале 70-х годов XVIII столетия в разных
пунктах Европы появлялась таинственная
личность, молодая 25-30-летняя женщина,
выдававшая себя за русскую принцессу,
дочь императрицы Елизаветы Петровны.
Кто была она - остается и, вероятно,
надолго еще останется неизвестным. Она
так же часто меняла свои имена, как
местопребывание и свои привязанности.
Она называлась султаншей Селимой и Али-Эмене,
принцессой Владимирской Елизаветой,
госпожой Франк, Шслль, Треймюль и т. п.; в
Венеции она жила под именем графини
Пиннеберг, в Пизе она называлась
графиней Силинской; у нас ее звали и
зовут Таракановой.
Английский посол в Петербурге
утверждал, что она дочь трактирщика в
Праге; английский консул в Ливорно
считал ее дочерью нюрнбергского
булочника. В Лондоне и Париже она
вращалась в обществе различных
искателей приключений; она находилась
некоторое время в связи с польским
посланником в Париже Огинским, а затем с
князем Лимбургским. Сношения
авантюристки с польскими эмигрантами,
может быть, подали ей мысль заявить свои
права на русский престол под видом
дочери императрицы Елизаветы и
Разумовского.
По отзыву современников, она
отличалась быстрым умом, некоторым
образованием, обладала привлекательной
наружностью и кокетством, легко
побеждавшими сердца мужчин. Алексей
Орлов дает такой ее портрет, впрочем,
изложенный канцелярски-бесцветным
языком: "Она женщина росту небольшого,
тела очень сухого, лицом ни бела, ни
черна, а глаза имеет большие и открытые,
цветом темно-карие, и косы, брови темно-русые,
а на лице есть и веснушки..." Задумав
склонить на свою сторону русский флот и
привлечь графа Орлова обещанием щедрых
наград, она написала ему письмо,
открывшее ее намерения и ее
местопребывание. Орлов послал своих
агентов следить за нею и сообщил о
появлении ее Екатерине, прибавив в своем
донесении: "Есть ли этакая на свете (т.
е. дочь Елизаветы) или нет, я не знаю, а
буде есть и хочет непринадлежащего, то б
я навязал ей камень на шею да в воду".
 Ревнивая вообще к своей власти, а
теперь встревоженная пугачевским
бунтом, Екатерина отнеслась к этому
известию с крайним раздражением и
предписывала Орлову послать корабль и
требовать выдачи "сей твари, столь
дерзко всклепавшей на себя имя и породу...
употребить угрозы, а буде и наказание
нужно, то бомб несколько в город метать
можно, а буде без шума достать способ
есть, то я и на сие соглашаюсь". Орлов
обязан был исполнить в точности волю
государыни, но действия его были иные. Он
сделал вид, что соглашается на лестные
предложения "принцессы",
уговаривал ее приехать в Пизу, где
ожидает ее великолепная квартира и
почетная встреча; он готов всюду
сопровождать ее.
Сам Орлов следующим образом
рассказывает о дальнейшем: "Она ко мне
казалась быть благосклонной, чего для и
я старался казаться пред нею быть очень
страстен, наконец я ее уверил, что я бы с
охотою женился на ней и в доказательство
хоть сегодня, чему она, обольстясь, более
поверила. Признаюсь, что я оное исполнил
бы, лишь только достичь бы того, чтобы
волю Вашего Величества исполнить. Но она
сказала мне, что теперь не время, потому
что она еще несчастлива, а когда будет на
своем месте, тогда и меня сделает
счастливым". Всецело доверившись
Орлову, "принцесса" дала уговорить
себя отправиться в Ливорно для осмотра
русской эскадры. Здесь она была
арестована.
"Она и по сие время еще верит, - пишет
Орлов, - что не я ее арестовал, а секрет
наш наружу вышел... Она была во все время склонна
до самой Англии в чаянии, что я туда
приеду, а как меня не видала тут и письма
не имела, пришла в отчаяние, узнав свою
гибель, и в великое бешенство, а потом
упала в обморок и лежала в беспамятстве
четверть часа, так что и жизни се
отчаялись, а как опамятовалась, то
сперва хотела броситься на английские
шлюпки, а как и того не удалось, то
намерение положила зарезаться или в
воду броситься..."
В то время как Орлов в таком спокойном
тоне описывал из Пизы от 11 мая
путешествие своей жертвы, эскадра
Грейга, жаловавшегося, что он никогда не
исполнял более тяжелого поручения,
подходила к Кронштадту. В Петербурге
несчастная Тараканова подверглась
допросу "с пристрастием" и вскоре
умерла в каземате...
К концу 1775 г. Орлов возвратился в
Россию. Могущество и значение Потемкина
были уже в полной силе. При его
честолюбии рядом с ним трудно было
стоять такому же честолюбивому человеку,
как Орлов-Чесменский, обладавшему к тому
же таким громким именем. В ноябре Орлов
подал прошение об отставке от всех
должностей по болезни, и 2 декабря 1775 г.
указом Военной коллегии уволен с чином
полного генерала "навсегда от всякой
службы".
Всю остальную жизнь Орлов-Чесменский
прожил в Москве, только по временам
уезжая за границу и еще реже в Петербург.
Он сделался своим человеком в Москве,
особенно любимым и популярным, первым в
ряду тех вельмож не у дел, которые
наполняли тогда Москву. Живя в Нескучном,
около Донского монастыря, Орлов
погрузился в хозяйственные заботы и с
особенным увлечением занимался своим
конным заводом, который скоро приобрел
заслуженную известность. В этом заводе,
в Острове, находились в числе прочих
арабских лошадей, приобретенных Орловым
на Востоке, и те два знаменитых жеребца, которые считаются родоначальниками
орловских рысистых и верховых лошадей.
В 1782 г. Орлов, которому шел уже 48-й год,
женился на 20-летней Авд. Ник. Лопухиной.
Екатерина изъявила согласие на брак и
прислала пожелание "всякого счастья и
благополучия". 2 мая 1785 г. у графа
Орлова родилась дочь Анна. Но семейная
жизнь Орлова продолжалась недолго: 20
августа 1786 г. Авд. Ник. родила сына и в тот
же день умерла; сын умер четырех лет...
Весной 1796 г. Алексей Григорьевич Орлов
вместе с братом Владимиром приезжал в
Петербург с целью представить
императрице свою юную дочь. "Видел я, -
говорит Грибовский, - когда он
представлял государыне в Зимнем дворце
свою дочь графиню Анну. Государыня
приласкала ее рукою за подбородок,
похвалила и в щечку поцеловала. Когда
они вышли, то государыня сказала: "Эта
девушка много доброго обещает".
Осенью того же года, собираясь за
границу, Орлов снова приехал в Петербург,
и здесь застала его смерть императрицы.
Орлов, не обнаружив "ни малейшего
движения трусости или подлости",
присягнул Павлу I. При перевозе тела
батюшки императора Павла - Петра III из
Александро-Невской лавры в Зимний
дворец нес императорскую корону, а во
время церемонии совместного погребения
Екатерины II и Петра III он был "дежурным
при гробах". Тотчас после этого,
ссылаясь на слабость здоровья, Орлов
начал проситься за границу.
Лишенный именным указом 31 декабря 1796 г.
пенсии, граф Орлов все царствование
Павла I прожил вне пределов России,
проводя зимы в Лейпциге и Дрездене, а на лето уезжая в
Карлсбад и Теплиц.
Весною 1801 г. получено было известие о
смерти Павла I. Орлов немедленно выехал в
Россию. По этому поводу он писал
Воронцову в Лондон: "Расположился
было я ехать в Карлсбад, но на сих днях
получил от всемилостивейшего нашего
императора (Александра 1) своеручное
письмо, в котором благоугодно было
показать свое соизволение и желание
видеть меня в Петербурге, чего для
тороплюсь упасть к стопам его и
препоручить дух и тело мое. У меня ж
большой камень с сердца свалился: за
дочь мою я всегда опасался, чтобы
покойный государь не приказал ее выдать
противу желания ее, а теперь от оной
снедающей меня мысли совершенно
освобожден. Да и вся Россия стала
спокойнее дышать. Удивительное дело, как
себя до такой степени довести, что и
здешние жители отменно оному случаю
рады".
 В сентябре Орлов участвовал в
торжествах по случаю коронации
Александра I. С этого времени он, как
кажется, уже безвыездно поселился в
Москве. Несмотря на то что года давали
себя чувствовать и Орлов сам сознавал,
что он дряхлеет, ему еще раз пришлось
выступить на поприще общественного
служения. В 1806 г. был избран и утвержден в
звании "командующего милицией V
области", в значительной степени
сформированной на средства графа и его
дочери. Хотя этой "милиции" по
случаю Тильзитского мира не пришлось
принять участия в военных действиях, но
практичность Орлова при организации
ополчения отразилась на хозяйственной
стороне этого дела. 26 февраля 1807 г.
император Александр I писал в рескрипте:
"Извсстясь с особым удовольствием о
пожертвовании, которое дочь ваша, гр.
Анна Алексеевна, сделала доставлением в
V область милиции значущего количества
оружия, не могу я никому другому лучше,
как вам, поручить изъявить ей мою
признательность". А 26 октября Орлов
был пожалован орденом св. Владимира 1-й
ст.
Благодаря своему богатству, азиатской
роскоши, к которой Орлов питал слабость,
а главное благодаря своим чисто русским
народным вкусам он не мог не сделаться в
Москве самым популярным человеком.
Орлов делал много добра, старался быть
доступным, оказывал покровительство
людям, к нему обращавшимся. Праздники и
балы Орлова посещались всей дворянской
Москвой, на его обеды незваные
собирались так же, как и званые. Простой
народ стремился под Донской, к
Нескучному, чтобы полюбоваться на
рысаков графа, на его скачки и бега или
посмотреть на кулачные и петушиные бои,
устраивавшиеся Орловым для народа.
В манеже его в Нескучном постоянно
устраивались карусели, и графиня Анна
Алексеевна со своими знакомыми дамами и
девицами участвовала в них. Наездницы,
среди которых графиня Орлова была
первой, изумляли зрителей своей
ловкостью. При манеже были у графа
берейторы англичане и немцы и русские
наездники, выученные им самим. Чтобы
возбудить интерес к скачкам и бегам,
граф Орлов назначал призы и держал пари.
Англичанин Кокс, которому Алексей
Григорьевич показывал в с. Острове свой
завод, говорит: "Большая часть лошадей
паслась на равнине; среди них было
немало весьма красивых жеребцов, более 60
кобыл, причем у большинства были
жеребята. Эти лошади приведены из
отдаленнейших частей света, а именно из
Аравии, Турции, Татарии, Персии и из
Англии. Арабских он приобрел во время
своей экспедиции в архипелаг. Из них
ценились особенно четыре лошади
настоящей кохлинской породы, столь
ценимой даже в Аравии и столь редко
встречающейся вне своего отечества".
Но заслуга графа Орлова-Чесменского не
в том, что он был охотником и любителем
лошадей - такие есть всегда и везде, - а в
том, что он создал тип русской рысистой и
верховой лошади, не говоря о том, что
русское коннозаводство обязано ему
улучшением всей массы лошадей в России.
"Наш рысак, - писал современник, -
есть чисто русское произведение,
обязанное своим происхождением
сообразительности гр. Орлова-Чесменского";
ему же "обязаны мы и образованием
лучшей в России породы верховых лошадей,
породы, названной также, по имени графа,
орловскою".
А. Г. Орлов-Чесменский умер в Москве 24
декабря 1807 г. на 73-м году. Он был погребен
в фамильном склепе в с. Отраде.
|
