Кавалергарды 1724 года

раф Павел Иванович Ягужинский, 

1683--1736, был, как и большинство "птенцов" Петра Великого, человеком весьма скромного происхождения.

О молодости первого генерал-прокурора нам известно немного. Родился Павел Ягужинский в Польше, откуда отец его, приглашенный в Москву органистом лютеранской кирки, выехал в 1687 г. с женой и детьми. Красивая наружность мальчика обратила на себя внимание начальника артиллерии Ф. А. Головина, и он был взят к нему в пажи, а отсюда в том же звании перешел ко двору. В 1701 г., на 18-м году жизни, Ягужинский из камер-пажей был зачислен в гвардию в Преображенский полк и, дослужившись до офицерского чина, попал в число царских денщиков. Для этой должности, требовавшей сметливости, исполнительности, способности делать все быстро, кроме того, умения угодить государю и не нажить себе врагов среди окружающих высокопоставленных лиц, с которыми приходилось часто сталкиваться, Ягужинский по своему характеру был человеком весьма подходящим.

9 июля 1706 г. "иноземец П. Ягужинский, жительствовавший при дворе Его Величества", как выразился официальный документ, получил в вечное владение остров на р. Яузе близ Немецкой слободы в Москве, а к 1710 г. он был уже камер-юнкером и капитаном Преображенского полка. Поступив на службу, Ягужинский перешел из лютеранства в православие, "думая угодить этим царю, но за перемену веры царь не стал к нему милостивее, хотя впоследствии и был рад этому обстоятельству". И без того карьера Ягужинского создалась очень быстро, и положение его в это время уже совершенно упрочилось благодаря расположению к нему Петра. Расторопность и исполнительность Ягужинского сделали его "одним из самых угодных государю денщиков".

Помимо успехов по службе около этого времени Ягужинский сделался богатым человеком, женившись на дочери вдовы Хитрово Анне Федоровне, состоятельной невесте. До самого назначения генерал-прокурором Сената Ягужинский сделался неразлучным спутником государя во всех походах и заграничных поездках. В 1711 г. Ягужинский сопровождал Петра в Прутском походе и здесь, "в Волосской земле, на р. Днестре", в июне месяце вместе с подполковником гренадерского драгунского полка А. Девиером Ягужинский был произведен из капитанов в полковники, а 3 августа пожалован в генерал-адъютанты.

Во второй половине ноября 1713 г. Ягужинский был послан к датскому королю с извещением о прибытии Петра с войском в Мекленбург и с просьбою поспешить соединиться с ним. По возвращении из заграничной посылки Ягужинский начало 1713 г. проводил в Москве, где у него, вероятно, был дом в Немецкой слободе на пожалованном на р. Яузе острове. Здесь ему приходилось исполнять различные поручения как Петра, так и Екатерины. Через него царь часто посылал указы Сенату, пребывавшему еще в Москве.

Между тем неосторожные действия Меншикова в Померании, секвестр Штеттина (Секвестр (от лат. sequestra) - здесь: запрещение, ограничение пользования чем-либо, налагаемое государственной властью) и пр. возбудили сильное неудовольствие Дании и вызвали оживленный обмен дипломатических сношений между двумя государствами, выразившийся в целом ряде посылок Ягужинского к датскому двору. В наказе, данном Ягужинскому, поручалось русским дипломатам внушить датским министрам, что единственным естественным врагом Дании являются шведы и что для дальнейших успехов русским нужно содействие датского флота - русские войска "дошли уже до самого Ботникуса, а далее идти сухим путем нельзя, а водою - кораблей мало". "Так как мы сами будем при войсках, - писал Петр в наказе, - то чтобы королевское величество изволил вручить нам команду над своим флотом".

Только 6 марта была подписана конвенция, более или менее благоприятная для России. Предполагалось атаковать Карлскрону, причем Дания выставляла 18 кораблей, а Россия 75 тысяч сухопутного войска и 12 кораблей к Або и, кроме того, должна была заплатить 200 тысяч ефимков. Командование флотами предоставлялось Петру, а Петр за то принимал на себя обязательство побудить прусского короля не вмешиваться в Северную войну. Однако конвенцией 6 марта не были устранены недоразумения с датским двором. 16 августа Ягужинский снова отправлен был в Данию и Пруссию. Результатом его переговоров было соглашение о посылке в полное распоряжение короля вспомогательного русского корпуса.

В 1718 г. ему, уже в звании генерал-майора поручен был надзор за коллегиями. Как исполнил Ягужинский возложенную на него обязанность, нам совершенно неизвестно, но надо думать, что Петр остался им доволен, иначе он не назначил бы его позднее на, аналогичный высокий пост генерал-прокурора (Генерал-прокурор - высший чиновник, наблюдал за законностью деятельности государственного аппарата, возглавлял Сенат), такого же приставника-надзирателя над Сенатом, этим излюбленным своим детищем. Как бы то ни было, но новые дипломатические поручения и посылки скоро оторвали Ягужинского от исполнения роли надзирателя над коллегиями и их вдохновителя.

Позднее Ягужинский должен был принять участие в Ништадтском конгрессе. Петру так хотелось во что бы то ни стало заключить мир со Швецией, что он решался даже уступить шведам завоеванный Россией Выборг. С этим последним полномочием и был послан 24 августа 1721 г. Ягужинский. Остерман, опасаясь любви Ягужинского разыгрывать важную персону, его нетерпеливости, а главное, конечно, того, что в случае приезда Ягужинского вся честь заключения мира выпадет на его долю, употребил хитрость, чтобы задержать приезд Ягужинского. По его просьбе выборгский комендант И. М. Шувалов на целых два дня задержал в Выборге веселого генерала, и когда Ягужинский приехал в Ништадт, то мир уже был заключен, притом без уступки Выборга. Ягужинский принужден был примириться с совершившимся фактом и со своей неудачей, но не мог никогда простить этого Остерману.

Теперь Ягужинского ожидало очень высокое назначение: 18 января 1722 г. он стал генерал-прокурором Сената, а 22-го произведен в генерал-лейтенанты.

В кратких словах обязанности генерал-прокурора заключались в следующем: он должен был наблюдать не только за правильным, безотложным и законным производством дел, но и за действительным исполнением решенных, за справедливостью решения, которое он мог опротестовать, за порядком в заседаниях и исполнением всего по регламенту, за исполнением своих обязанностей фискалами (Фискал (лат. fiscus государств, казна) - служащий для надзора за законностью действий государственных учреждений и должностных лиц) и прокурорами, наконец, генерал-прокурор заведовал сенатской канцелярией.

Он был связующим звеном, посредником между государем и Сенатом и, как таковой, являлся исполнителем всего того, что шло лично от государя через него в Сенат или представлялось его непосредственному исполнению. Неудивительно поэтому, что в царствование Петра деятельность генерал-прокурора отличалась обширностью и разнообразием, касаясь самых различных сторон русской государственной жизни. Деятельный и энергичный П. И. Ягужинский был как нельзя более на месте.

В последний год жизни Петра Великого Ягужинский, при учреждении для коронации Екатерины роты кавалергардов, был назначен ее командиром с чином капитан-поручика. В день коронации, 7 мая, Ягужинскому был пожалован орден св. Андрея Первозванного.

Со смертью Петра Ягужинский терял почву под ногами. Его благополучие всецело зависело от государя: в любви и доверии Петра он видел единственную защиту против своих многочисленных врагов. Кто бы ни наследовал престол, императрица или юный великий князь, Ягужинский должен был лишиться всего своего значения или во всяком случае большей части его.

Бассевич приписывает Ягужинскому важную роль в событиях, подготовивших вступление на престол Екатерины I; именно Ягужинский будто первый сообщил ему о "заговоре" в пользу великого князя и тем дал ему возможность спасти Екатерину и Меншикова, "ничего не подозревавших о готовившейся катастрофе". Из рассказа Бассевича видно, что Ягужинский принимал активное участие в деле провозглашения Екатерины императрицею: он был посредником между Меншиковым и Бассевичем и руководил в то же время действиями своего тестя, великого канцлера. Как только скончался Петр, Бассевич удачно выбрал болтливого Павла Ивановича для того, чтобы распространить среди собравшихся во дворце сановников весть о том, что "казна, крепость, гвардия, Синод и множество бояр находятся в распоряжении императрицы", и тем побудить их признать Екатерину наследницей Петра I.

По воцарении Екатерины Меншиков и герцог Голштинский сделались первыми лицами в государстве, а Ягужинский на первых же порах оказался почти в явной немилости. Беспокойный дух и невоздержанность на язык делали его вовсе нежелательным сотрудником для новой государыни. Однако значение Ягужинского вскоре начало подниматься; он приобрел себе союзников в лице умнейших дельцов прошлого царствования, Толстого и Остермана, недовольных самовластием светлейшего князя, а вскоре затем Ягужинский получил непосредственный доступ к самой Екатерине, сумел заслужить временно ее расположение и сделаться непременным членом ее интимного кружка. Главный устроитель петровских ассамблей Ягужинский, часто дежуривший при Екатерине в качестве генерал-адъютанта, и теперь был незаменим в этих случаях.

"Безотлучное пребывание" Ягужинского около Екатерины принесло свои плоды: 30 августа он получил орден св. Александра Невского, а в октябре 1725 г. Кампредон находил, что Ягужинский, которого в апреле он считал погибшим, "стал любимцем императрицы, хотя не сделался ни благоразумней, ни трезвее прежнего". Благодаря увлечению императрицы удовольствиями власть Сената сильно расширилась; увеличилось вновь и значение генерал-прокурора. Возвышение Ягужинского было, однако, временным: уже в следующем году он должен был оставить Сенат, а при учреждении указом 8 февраля 1726 г. Верховного тайного совета не попал и в число его членов. По словам прусского посланника Мардефельда, "царица положительно не хотела назначить его в совет, ибо считала его не расположенным к себе, что следовало приписать его неукротимой ненависти против князя Меншикова".

Не попав в Верховный тайный совет, самолюбивый Ягужинский был в отчаянии, которое увеличивалось еще и тем, что в члены совета был назначен его недавний союзник Остерман. Плохим утешением для генерал-прокурора было назначение его обер-шталмейстером (Шталмейстер (нем. Stallmeisler буквально: начальник конюшни) - придворный чин в ряде монархических государств). Ягужинский сердился на всех, даже на своего тестя, великого канцлера, который сделался членом тайного совета. В виде протеста Ягужинский перестал ездить в Сенат и стал бывать при дворе лишь в случае крайней необходимости, предпочитая придворной службе "прелести деревенской жизни". 

В своем уединении Ягужинский, однако, оставался недолго. 3 августа тайный совет определил отправить его в качестве полномочного министра на польский сейм в Гродно. С одной стороны, хотели удалить из Петербурга беспокойного генерал-прокурора, с другой - враги Меншикова наносили этим чувствительный удар князю. На гродненском сейме Ягужинский действовал со свойственной ему горячностью, по собственному отзыву, "сколько смысла и силы имел".

20 апреля Ягужинский имел прощальную аудиенцию в Варшаве и затем отправился в Петербург. Он прибыл туда, когда императрица лежала в предсмертной болезни, а Девиера постигла печальная участь. 6 мая 1727 г. Екатерина скончалась, и заклятый враг Ягужинского - Меншиков сделался фактическим правителем государства при юном Петре II, внуке Петра Великого. Светлейший князь постарался удалить Ягужинского из Петербурга, и тот должен был ехать на Украину. Ссылка продолжалась недолго, и в самый день последовавшего вскоре ареста Меншикова за Ягужинским был послан курьер. Ягужинский был желателен в это время в Петербурге в качестве врага павшего временщика. 8 октября он приехал в Петербург, а 24 октября состоялся указ о производстве его в генерал-аншефы; тем же указом он был назначен вместо Меншикова капитан-поручиком кавалергардии.

Император Петр II был очень милостив к Ягужинскому, удостаивал его своими посещениями, причем засиживался за полночь; очевидно, Павел Иванович, умевший в свое время развеселить сурового деда, умел теперь занять и его внука. Но Ягужинский все же не играл видной роли в царствование Петра II: он был в дружбе с Лефортом и с герцогом де Лириа, но дипломатическая его деятельность едва ли не ограничивалась переговорами с посланником Филиппа V об ордене Золотого Руна, который хотелось иметь государю, и об испанских лошадях и мулах для царских конюшен...

В ночь на 19 января 1730 г. Ягужинский, по-видимому, старался принять участие в рискованном предприятии ограничения самодержавия, открыто заявляя, что ему "с миром беда не убыток". Уже во время совещания верховииков о выборе государя Ягужинский, пробуя почву, начал говорить о необходимости ограничить власть преемника скоропостижно скончавшегося Петра П. "Долго ли нам терпеть, что нам головы секут; теперь время, чтобы самодержавию не быть", - будто бы были его подлинные слова. Когда же Анна Иоанновна была провозглашена императрицей, Ягужинский прямо обратился к князю В. Л. Долгорукову с просьбой, которая как бы доказывала его горячую преданность делу ограничения самодержавия. "Батюшки мои, - воскликнул он, - прибавьте нам, как можно, воли!" Долгоруковы отнеслись уклончиво и холодно к горячим заявлениям Ягужинского.

Он понял, что ему нечего делать с верховниками, и 20 января утром отправил в Митаву голштинского камер-юнкера П. С. Сумарокова с неподписанным письмом к Анне и устной инструкцией. Ягужинский, уверяя императрицу в своей преданности ("как был верный, так и ныне в верности пребываю"), уведомлял, что ограничение верховной власти "не во многих персонах учинено", т. е. противно воле большинства, и давал ей наставления, как ей держать себя с посланными в Митаву депутатами тайного совета ("что станут представлять, не всему верить, пока сама изволит прибыть в Москву"). Сумароков, благополучно доехавший и повидавшийся с Анной, не ускользнул от бдительности князя В. А. Долгорукова. 26 января он был арестован и допрошен, а 1 февраля был привезен в Москву, закованный, генералом М. И. Леонтьевым, с которым были присланы утвержденные Анной "кондиции".

2 февраля, в день конференции Верховного тайного совета с Сенатом, Синодом и генералитетом, в самом заседании Ягужинский был арестован и посажен в кремлевский каземат. Последовало несколько арестов замешанных в дело лиц, в том числе трех кавалергардов. В тот же день Ягужинский был допрошен, на следующий день снова; у арестованного были отобраны не только "кавалерия* и письма, но и ножницы и карандаш; бумаги его были рассмотрены верховниками и запечатаны. С барабанным боем было объявлено, что Ягужинский арестован за письмо, написанное императрице и направленное против блага Отечества и интересов Ее Величества. Арест Ягужинского вызвал много шума и самых противоречивых слухов. Впрочем, нужно прибавить, что Ягужинский мог не особенно тяготиться своим заключением: он имел все необходимое, свою прислугу и хороший стол.

Восстановление самодержавия имело следствием немедленное освобождение Ягужинского, который имел то нравственное удовлетворение, что родовитый фельдмаршал князь Долгоруков по приказанию Анны встретил его в дверях дворцовой передней и возвратил ему шпагу и орден св. Андрея. Радость Ягужинского выражалась со свойственной его характеру страстностью: он то проливал слезы у ног императрицы, то обнимался на придворном балу с Лефортом. Можно было думать, что Ягужинский, оказывавший и раньше обездоленной вдовствующей герцогине Курляндской разные услуги, получит теперь щедрые награды от императрицы: Лефорту казалось, что в коронацию его друга сделают фельдмаршалом. Но награды были не щедрые; мало того, Ягужинский был отставлен от должности генерал-прокурора.

Для того чтобы добиться милостей от нового правительства, надо было заручиться покровительством новых людей. Дружба с сильной придворной партией не осталась без результатов для Ягужинского; несмотря на интриги Ос-термана, старавшегося удалить его в Польшу, Ягужинский занял прежнее место генерал-прокурора в Сенате с прежним влиянием на внутренние дела России. 20 декабря 1730 г. ему же подчинен богатый Сибирский приказ, из которого он должен был получать и свое жалованье "по рангу". Генерал-прокурора, однако, ждали еще новые почести и награды. 31 декабря 1730 г. он был назначен подполковником вновь учрежденного лб.-гв. Конного полка, а 19 января следующего года, в годовщину восшествия на престол императрицы, Ягужинский был возведен в графское достоинство.

10 ноября 1731 г. был учрежден кабинет, который, подобно Верховному тайному совету, лишал Сенат его прежнего значения. Ягужинскому было невыносимо обидно, что главную роль в этом учреждении, назначенном, как говорили, "для его обуздания", играл Остерман. Ягужинский проделал в это время то же, что и при учреждении Верховного тайного совета: он позволил себе неприличные выходки и угрозы против кабинета и влиятельных иностранцев; он перессорился со всеми, начиная со своего тестя Г. И. Головкина, и дошел до того, что не только наговорил Бирону грубостей, но даже, как рассказывает Манштейн, обнажил шпагу против фаворита. Все считали уже Ягужинского погибшим человеком, с которым опасно иметь сношения, которому угрожает Сибирь; но Анна и на этот раз пощадила Ягужинского. 18 ноября он был назначен послом в Берлин.

В начале 1735 г. он возвратился в Петербург, а 28 апреля был назначен кабинет-министром с жалованьем 6 тыс. руб.; тогда же ему была возвращена должность обер-шталмейстера, отнятая у него в 1732 г. Ягужинский, казалось, достиг верха благополучия: всемогущий временщик "чрезвычайно доверял" ему, и все полагали, что впредь в кабинете будет делаться только то, что угодно будет приказать его новому члену. Английский король рекомендовал своему резиденту при русском дворе в нем заискивать, а Рондо в ответ на это выставлял перед своим правительством свою старинную дружбу с ним; князь Радзивилл не гнушался просить руки дочери Ягужинского, а Остерман был "в неизреченном прискорбии" по случаю успехов своего недоброжелателя.

Однако здоровье Ягужинского было сильно расшатано чересчур беспорядочной жизнью и всякими излишествами. В январе 1736 г. он заболел подагрой и лихорадкой; одновременно заболел подагрой и Остерман. Насколько заметным деятелем был Ягужинский, видно из замечания Рондо, что "болезнь этих двух самых деятельных министров почти остановила течение всех дел". Сначала болезнь Ягужинского казалась неопасной, но организм больного был ослаблен, болезнь затягивалась, и в марте друзья его стали опасаться, что он уже не встанет. Опасения их сбылись: Ягужинский умер в ночь на 6 апреля 1736 г. и был погребен в Александро-Невской лавре, на клиросе нижней церкви.

Иван Ильич Дмитриев-Мамонов,

1680-1730, был сыном стольника и полкового воеводы Ильи Михайловича. В молодости и сам Иван имел чин стольничий, а в 1700 г. был зачислен в лб.-гв. Семеновский полк "лейтенантом" {т. е. поручиком).

Вся боевая служба Дмитриева-Мамонова прошла в рядах этого полка; он принимал участие во всех походах и сражениях, в которых участвовал в царствование Петра Великого Семеновский полк. В несчастном сражении при Нарве в ноябре 1701 г. Мамонов был ранен и вслед за тем произведен в капитаны. Под Нарвой не счастливилось Мамонову: три года спустя, в августе 1704 г., при взятии штурмом этого города, он был дважды ранен. Затем он участвовал в сражениях при Лесной и Лебедине и, наконец, в чине уже майора, в Полтавском бою. В 1711 г. он участвовал в Прутском походе, а в следующем году был с полком в Померании и Голштинии.

С этого времени Дмитриев-Мамонов начинает получать от государя различные поручения. Исполнение этих поручений отрывали его, нередко надолго, от полковой службы. Так, в том же 1712 г. в августе он отправлен был Петром из Голштинии в Ригу "для государева дела", а летом следующего года Мамонов объявлял в Смоленске "именной указ" о сборе подвод "под пехотные полки, идущие из Киева к С.-Петербургу с генералом Вейде", а затем послан был в Вологду для переписки у "купецких людей наличной юфти и пеньки" и отпуска этих товаров к Архангельскому порту, с тем чтобы "впредь отнюдь туда не отпускать, а отправлять те товары в С.-Петербург". В1714 г. имя "Ивана большого Ильина Дмитриева-Мамонова" встречается в числе имен царедворцев, которым указано строить дома и переезжать на житье в С.-Петербург.

Петр Великий любил пользоваться гвардейскими офицерами, на преданность которых рассчитывал и от которых скорее надеялся узнать правду, для исследования различных щекотливых дел, связанных с фискальным интересом казны, касающихся взяток и поборов или хищений казенного имущества и т. п. Одно время, незадолго до учреждения генерал-прокурорской должности, Петр вручил даже контроль над действиями Сената гвардейским штаб-офицерам. В этих случаях Петр, обходя высших сановников и обычные суды и учреждения, назначал специальные комиссии, которые составлялись из пользовавшихся его доверием офицеров гвардейских полков. К числу таких офицеров принадлежал и И. И. Дмитриев-Мамонов.

Участие в этих "сыскных" делах имело свои последствия для Мамонова. В 1718 г. он был произведен в следующий чин бригадира, а из конфискованных имений получил с. Сенницы Рязанского уезда и с. Спасское Саранского уезда (до 1000 душ).

Затем Дмитриев-Мамонов "был в экспедиции под Стекгольмом", но в которой именно, за неимением более точных указаний, неизвестно; в Военной коллегии участвовал в составлении "Воинского устава и артикула", а во время торжества по случаю заключения Ништадтского мира был произведен в генерал-майоры. В январе 1722 г. Дмитриев-Мамонов участвовал в комиссии, которая занята была "сочинением" Табели о рангах.

При учреждении в 1724 г. роты кавалергардов для коронации императрицы Екатерины Дмитриев-Мамонов был назначен поручиком кавалергардии.

По свидетельству Кампредона, "царь доверял ему почти безусловно". Есть основание думать, что Дмитриев-Мамонов не вполне оправдывал это доверие к нему Петра I. Хотя получение имений из числа конфискованных у подсудимых в общем и было в обычае того времени, но особенная склонность к этому Дмитриева-Мамонова была отмечена.

Свой человек с кабинет-секретарем Макаровым, покровительствуемый всегда Меншиковым, Дмитриев-Мамонов в последние годы царствования Петра I особенно сблизился с любимым денщиком государя Василием Петровичем Поспеловым, человеком темного происхождения, но очень влиятельным по своему положению. Надо думать, что в это же время Мамонов сделался близок ко двору вдовствующей царицы Прасковьи Федоровны.

У царицы Прасковьи от брака со сводным братом Петра I Иоанном было три дочери: любимица старшая - герцогиня Мекленбургская Екатерина Иоаннов на, нелюбимая средняя - герцогиня Курляндская Анна Иоанновна, и младшая, царевна Прасковья, к которой мать относилась совершенно безразлично. Вечно больная, с опухшими ногами и руками, страдавшая каким-то особым недугом, который царица называла "лихорадкой с горячкой", царевна Прасковья проводила большую часть жизни в постели, бледная, с утра не одетая, не причесанная... Царевне пошел 30-й год, когда 13 октября 1723 г. умерла царица Прасковья Федоровна. Весь следующий год царевна Прасковья болела, она не присутствовала даже по нездоровью на коронации императрицы Екатерины и только в начале сентября "после продолжительной болезни начала наконец понемногу оправляться".

Между тем Кампредон, говоря о гневе царя, постигшем его любимого денщика В. П. Поспелова, писал в депеше 21 октября: "Я открыл, что Василий, так зовут этого пажа, покровительствовал любовным отношениям царевны Прасковьи, племянницы царя, с Мамоновым, тоже одним из любимцев царя. Оказывается, что царевна родила мальчика в Москве. Она не показывается теперь". Сказав, что после "тяжелого", вероятно собственноручного, наказания Василий "снова попал в милость на другой же день", французский дипломат недоумевает, что постигнет Мамонова. Иностранные писатели свидетельствуют, что Петр разрешил царевне тайно повенчаться с Мамоновым, который в это время был уже вдовцом.

Когда по смерти Петра Великого возник вопрос о престолонаследии, Дмитриев-Мамонов, по своим близким связям с Меншиковым, Макаровым и другими сторонниками императрицы, был на стороне Екатерины. Тотчас по воцарении ее Мамонов, как человек, пользовавшийся полным доверием государыни, был отправлен в Москву, где опасались волнений, для приведения к присяге войска и жителей Москвы и для охранения там порядка. 21 мая 1725 г., в день учреждения ордена св. Александра Невского, Мамонов получил этот орден в числе первых 19 кавалеров. Указом 8 февраля 1726 г., при образовании из "первых сенаторов" Верховного тайного совета, Дмитриев-Мамонов был назначен сенатором. Как сенатор, он отличался особенной аккуратностью, так что почти никогда не пропускал заседаний Сената, несмотря на то что в ведении Мамонова еще находилась в это время Сибирская канцелярия в Москве. 27 декабря этого же года Дмитриев-Мамонов был пожалован в генерал-лейтенанты.

В день кончины императрицы Мамонову, успевшему заблаговременно, вслед за своим покровителем Меншиковым, перейти на сторону приверженцев великого князя Петра, было поручено начальство над Петропавловской крепостью. Новый император относился к Мамонову чрезвычайно милостиво: в день вступления на престол Петр II пожаловал его в подполковники Преображенского полка.

Ожидали, что падение Меншикова нанесет сильный удар положению Дмитриева-Мамонова: покровительствуемый Меншиковым, Мамонов считался в числе преданных ему людей. Лефорт высказал даже предположение, что Мамонов будет арестован. Тотчас же начали распространяться слухи о почетном удалении из Петербурга Мамонова и о назначении его на разные должности. Однако ни на одно из назначений "Его Величество резолюции объявить не изволил", Напротив, 14 октября 1727 г. состоялся указ о выдаче из Камер-коллегии Мамонову 10 тыс. руб. на обмундирование кавалергардии к коронации, а 30 октября к этим деньгам еще прибавлено 1 тыс. руб.

По смерти императора Петра II (на 19 янв. 1730 г.) Дмитриев-Мамонов, после избрания Анны Иоанновны, хотя и был возвращен вместе с Ягужинским и Измайловым во дворец из опасения, "как бы от них чего не было", но в "камору", где верховники рассуждали о "пунктах", он впущен не был.

Вообще же в событиях воцарения Анны Иоанновны Мамонов держался в стороне, опасаясь, по родственным связям, слишком открыто выставлять себя сторонником ее самодержавия. От императрицы Анны Иоанновны Мамонов успел получить только одну милость: 28 апреля он был произведен в генерал-аншефы.

И. И. Дмитриев-Мамонов скончался скоропостижно 24 мая 1730 г. в присутствии императрицы, которую сопровождал верхом в с. Измайлово.

Мы не имеем достаточно данных для полной характеристики И. И. Дмитриева-Мамонова. Пользуясь доверием Петра Великого, Мамонов не вполне оправдывал это доверие и далеко не был бескорыстен; факты говорят за то, что он был храбрым офицером; отзывы современников упоминают о его суровом нраве. Дюк де Лириа оставил более или менее удачную характеристику его, подтверждаемую в общем этими отдельными чертами: "Мамонов - человек храбрый, умный, решительный, служил хорошо и был хороший офицер, но был преисполнен лукавства и пронырливости, и все его боялись..."

Артемий Григорьевич Загряжский,

1675-1754, сын стольника, в 1696 г. написан (зачислен) в службу при боярине Ал. Сем. Шеине "есаулом". В этом звании он участвовал в Азовских походах и был в 1696 и 1697 гг. "при взятии и строении Азова".

В 1700 г. Загряжский был определен "в генеральство ген. Ад. Ад. Бейде в ученье, а из ученья, рассмотрением его, генерала Бейде, пожалован в поручики" и назначен в пехотный полк. "Под Нарвою на баталии он был ранен, в трех местах голова прорублена". В1701 г. Загряжский взят в адъютанты к фельдмаршалу Б. П. Шереметеву, а в 1704 г. переведен в кавалерию и назначен капитан-поручиком в "шквадрон его, фельдмаршалов, который ныне именуется Архангелогородский драг. полк". В 1712 г. Загряжский был пожалован в полковники с назначением командиром Киевского драгунского полка. В 1724 г. на время коронации Екатерины I Загряжский взят в кавалергардию капралом. В 1726 г. 1 января он был произведен в генерал-майоры, 29 июля 1731 г. получил орден св. Александра Невского, а 28 июня 1733 г. пожалован в генерал-поручики.

Прослужив до производства в генерал-лейтенанты почти 30 лет в кавалерии, Загряжский принадлежал к числу немногих кавалерийских генералов чисто русского происхождения, имевших за собою такое блестящее боевое прошлое. Служба Загряжского - сплошной, непрерывный ряд походов, причем он участвовал во множестве крупных и мелких сражений.

Кроме трех ран в голову, полученных под Нарвою в 1700 г., он был еще дважды ранен в ногу. В 1701 г. Загряжский "был на баталии под Брест-мызою со шведским генерал-майором Шлиппенбахом, при атаке г. Алистра, в партиях под Ревелем и Юрьевом" и, наконец, на штурме при взятии Нотебурга (Шлиссельбурга). В 1705 г. Загряжский был "на баталии со шведами под Мур-мызою", а в следующем году участвовал в Астраханском походе Шереметева "против стрельцов и на штурме того города Астрахани"; в том же году под командою Р. В. Брюса он был "при атаке" г. Выборга; 1707 г, провел в походе в Польше, а в августе 1708 г. под командою генералов Ренцеля и Пуфлюка участвовал в сражении под Добрым; "того ж году под командою генерала Рена был во многих партиях в Малороссии и во время приходу короля шведского к местечку Веприку". Загряжский участвовал в Полтавском бою, а затем, в том же году, под командою фельдмаршала-лейтенанта Гольца в великой Польше "на баталии при Адалянах".

В "турецкой акции" 1711 г. он не принимал участия, так как этот и следующий, 1712 г. состоял при польском короле Августе и под командою князя Г. Ф. Долгорукова был в Польше, Померании и Дании. Пробыл он там до 1717 г.

В царствование Петра II Загряжский, по его показанию, служил с 1727 по 1731 г. в Низовом корпусе, в крепости Св. Крест, а в 1732 г. был "при Царицынской линии". Известно, что указом 4 августа 1730 г. Загряжский был назначен состоять "при Украинском корпусе", а указом 31 декабря 1731 г. "отправлен в Царицынский корпус".

В 1733 --1734 гг., во время войны из-за польского престола, он принимал участие в походе и в осаде Данцига, командуя кавалерией действующей армии.

Позднее А. Г. Загряжский принимал участие в Турецкой войне 1735-1739 гг. и был, по его показанию, "в 1735 г. в Крымском походе при взятии Азова, в 1737 г. па Днестре против турецких и татарских войск". В мае 1738 г. Загряжский в составе армии Миниха перешел Днепр. Это был последний поход, в котором ему пришлось участвовать. Начался он вполне удачно для Загряжского. 11 июля в сражении на р. Кодине своим успехом Ми-них был в значительной степени обязан Загряжскому -• "он так кстати подоспел на помощь, что неприятель был отбит назад". В начале сентября с генералом случилась "оплошность", за которую ему пришлось поплатиться.

"Генерал-поручик Загряжский, - рассказывает Манштейн, - приказал для своего корпуса идти на фуражирование под прикрытием полковника и майора с 800 человек пехоты и драгун, но как не ожидали никакой для себя опасности, то конвой находился там для одного лишь вида. Фуражиры, оставя проводников своих назади, отважились уйти вперед мили на две от лагеря, рассеявшись по полям. Засевшие в засадах татары вдруг на них напали, изрубили от 3 до 4 сотен солдат и погонщиков, взяли по крайней мере такое же число в полон и увели с собою с лишком 2 тысячи быков и лошадей прежде, нежели конвой мог им воспротивиться".

Начальников постигло строгое наказание: полковник Тютчев, командовавший конвоем, расстрелян, бригадир князь Кантакузен разжалован в рядовые за "отлучение от команды", сам Загряжский, "пославший фуражиров при весьма недостаточном прикрытии, в противность данному от фельдмаршала повелению, и не учинивший надлежащего от себя предписания полковнику, был разжалован в простые драгуны". Генерал-поручик и бригадир принуждены были всю следующую кампанию прослужить рядовыми...

Но уже 14 февраля 1740 г. высочайшим указом поведено было "всех тех, которые во время прошедшей войны за неисправление должностей своих военным судом осуждены и чинов лишены, всемилостивейше простить, с возвращением им прежних чинов и отставлением их от военной службы". 20 марта 1740 г., "по ордеру" фельдмаршала графа Миниха, Загряжскому предписано было из армии явиться в Петербург в государственную Военную коллегию "для подлинной отставки" и определения к статским делам.

Тяжкое наказание и удаление из военной службы, которой Загряжский посвятил всю свою жизнь, должны были сильно подействовать на 64-летнего старика, заслуженного генерала. В мае 1740 г. он подал прошение, которым просил: "За мою многолетнюю службу, за ранами и слабостью, и от статской службы отставить, ибо я, за ранами и слабостью, статской службы понесть не могу". 27 мая Загряжский указом Сената "для излечения его болезни отпущен в дом на два года", но уже раньше истечения этого срока он был назначен в Казань губернатором...

21 февраля 1753 г. Загряжский был уволен от службы с производством в полные генералы.